Вспомнился тут мой начальник в Сиэтле. Во-первых, он был моральным уродом (это выражалось в его отношении к работникам), а во-вторых, сильно тосковал по родине и делал это в довольно изврашенной навязчивой форме: когда мы клали пол в раздевалках муниципального бассейна, из мощной колонки, которая в пустой комнате чудесным образом превращалась в нехилый такой “долби” без всякой “дитжитал”, изливался… Утесов. Ну или ещё какие-то русские народные, под которые ещё Хрущев лобызался со своими друзьями.
Начальнику моему было 23 года. Даже бандитская романтика фильма “Брат” должна быть ему чужда и непонятна - Путин сел на пост президента раньше, чем на флешку в голове этого полудурка записались первые воспоминания…
Откуда же эта тоска по тому, что никогда не испытывал, по стране, где никогда не жил? Эмигрантом быть не просто: покидая свою родину, человек ее как бы консервирует в себе, лелеет ее, дорожит. Или смакует, поливает грязью. Это не важно. Важно то, что те зерна, которые посеяла в нем родина, уже никогда не взойдут, не вырастут из них цветочки, не опадут на пол безжизненные клочки былой красоты.
Эмигрант передаст эти зерна детям, а те, возможно, даже внукам… Тогда как на родине уже растут совсем другие цветочки, десятилетиями проходившие селекционный отбор, у них, у этих потомков эмигрантов, даже вдали от собственных корней могут сохраниться уникальные зерна…
Дорога в русскую деревню в Боливии выглядела ровно также, как и в любую русскую деревню в России: разбитая проселочная дорога, залитая глубокими лужами, по сторонам то поля, то целина, а под ногами глина, которая с каждым шагом делала смычный “чавк”, как какой-нибудь удав, пыталась заглотить ногу целиком.
Первые русские поселенцы в этих землях появились ещё в семидесятых. Говорят, что тогда здесь были непролазные джунглями… Глядя на бескрайние поля, в это сложно поверить: кажется, что забрось их, так если, что и вырастит в этой глине, это березка, охреневшая от того, куда смогла ее закинуть русская ментальность.
От основной дороги до деревни староверов 14 километров… Автомобиль, который отважился ехать в нужную сторону, завяз через пару километров, с трудом вылез и поехал обратно.
Ну а я, в компании двух местных боливийских школьников из соседней деревни, которым приходилось на своих двоих добираться до городской школы (хорошо раз в неделю - по субботам), пошлепал по грязи дальше.
Русской коммуны на карте нет, поэтому такие попутчики оказались, как нельзя кстати. Впрочем, едва они свернули к своей деревни, я потерялся в этих одинаковых полях и однообразных лужах… Только на последних лучах заходящего солнца чудом удалось выйти к деревне.
Нет, меня встречали вовсе не девицы в кокошниках с хлебом-солью, не парни в косовортках, перебирающие струны балалаек… Даже сруба ни одного и дыма стелящегося по земле, душистого такого, тоже не было.
Зато мужичок рыжебородый с беленькой девицей в длинном сарафане и платке в таком, довольно строгом, проехали на мотоцикле…
— Где я главного могу найти? - крикнул им я.
Парень махнул рукой за спину:
— Тама! Никиту покликай!
Никиту я встретил под раскидистым манговым деревом. На краю фруктового сада, за которым начинался пруд с гигантскими пираньевыми, а за ним - те самые бескрайние поля с кукурузой и ещё Бог знает чем.
Это был пожилой мужчина с длинной рыжей бородой и круглым животиком. Он просто сидел в плетенном кресле и наслаждался закатом. Вместе со стаей гигантских летучих мышей-фруктоедов, которым закат тоже был небезразличен.
В сумерках как-то не особо рассмотрел в чем он был одет, да и не старался этого сделать: я просто наслаждался настоящим русским живым языком, на котором у нас завязалась беседа.
Никакого иностранного акцента. Деревенский тягучий говорок средней полосы, наполненный такими душевными “шибко и экий”, перемеживался чисто русскими вздохами “эхе-хэй” и обрусевшими испанскими словечками, которые так колоритно и естественно вплетались в речь, как-будто всегда там и были. Я слушал и не мог поверить, что нахожусь в сельве далёкой южноамериканской страны…
Никита меня принял и чуть позже повел к дому. Там по веранде прошмыгнула его супруга, завернутая от макушки до пят во что-то белое. На мое “здравствуйте” она ворчливо откликнулась:
— Опять кого-то притащил… - и скрылась в доме.
— Я не притащил - огрызнулся Никита. - Он сам пришел!
Мы ещё долго говорили с ним на веранде. В основном о России, в которой ни он, ни его супруга никогда не бывали. К разговору, сначала робко, выглядывая из-за двери, присоединилась и жена Никиты, а потом, осмелев, вовсе села вместе с нами.
Это была сухонькая женщина с низким голосом и суровым взглядом, ещё не старушка, но где-то рядом. Говорила в основном односложными предложениями, перескакивая в своем повествовании то в начало, то в конец, то опять в начало. Вот примерно так она рассказала, почему негостеприимно меня встретила:
— А они дней пять у нас жили. Две девочки. Родителям даже звонили. И зачем? Ну живите - пожалуйста, а писать зачем? Зачем писать на все ваши интернеты? Мы этого всего не любим.
После указания мужа, она ушла в дом, вынесла столик, на котором вскоре появилась пластиковая одноразовая тарелка, наполненная омлетом, тушёной картошкой с мясом, рисом, ломтиками огурца и арбуза. Мой ужин. Ел я в одиночестве - Никита с женой удалились трапезничать в дом.
Палатку я поставил тут же - на веранде. Здесь планировал заночевать и завтра. Как сказал Никита - одна ночь, две ночи, это ничего. Можно.
You must log in or # to comment.